В этом году исполняется 25 лет с тех пор, как в России началось возрождение казачества. Практически каждую неделю на Ставрополье проходят мероприятия, приуроченные к этой дате. 

Пресс-секретарь Терского краевого казачьего центра Наталья Гребенькова рассказала, как по крупицам собирает информацию о своих предках, казацком быте и жизни при советской власти.
 
– Детство мое было казачьим. Не зря говорят: казачья кровь — не водица, она о себе рано или поздно даст знать. Тем более мой отец принимал участие в восстановлении казачьего движения 25 лет назад. Первые годы было огромное количество людей, желающих быть признанными казаками, но много было случайного народа, тех, которые думали, что землю начнут раздавать или деньги. И как они себя вели? Бухали, переворачивали на рынках бабкам ведра с зеленью, нагайками размахивали. Это то темное пятно, от которого до сих пор казаки отмыться не могут. Это было полное безобразие, при этом традиции не могли вспомнить. И мой отец перестал в этом участвовать.
 
– И ваше казачье детство на этом закончилось?
 
– Да, я пошла учиться, какие-то интересы подростковые появились. Но однажды, это 2005 год был, к нам в университет на кафедру журналистики пришел атаман и попросил помощи — некому было делать газету «Казачий Терек». А это издание старое, известное на всю страну. Сначала я к этому отнеслась как к практике, плюс возможности что-то заработать. Но чем больше я бывала на казачьих мероприятиях, тем больше ощущала казачью кровь. Разгульных пьянок уже не было, остались идейные. И уже не могла без этого жить.
 
– Бабушка помнит репрессии?
 
– Нет, во-первых, она родилась в 1929 году в станице Ессентукской, а во-вторых, какие репрессии? 70 тысяч казаков уничтожили. Их никуда не ссылали, просто весной 1921 года расстреляли возле Беслана. Одно из ранних детских воспоминаний бабушки, когда им коммунисты сказали отдать корову. Рыдала семья всю ночь, как же мы будем жить. Корова мычала. Идет животное, а у нее слезы огромные, как грецкие орехи, катятся по морде, упирается. А бабушкина мать сама корову целует, копыта ей целует, просила прощения. Бабушка тогда была совсем девчушка, а уже на рынке стояла творог продавала, пекла пирожки из ботвы, и еще ходила за нарзаном к источнику и продавала возле санаториев. А ей 11 лет было тогда. Помнит очень сильный голод. Однажды к их дому подъехала бричка, в которой сидели богато одетые молодые красивые девушки с кожаными чемоданчиками. И попросились на постой, мол, в санатории жить не хотим, а сами на курорт приехали из Москвы. И настолько это моей семье дико показалось, какой курорт? Голод жуткий, детки умирают, но девушек, конечно, пустили. Москвички на рынке накупили им и масла, и сало, и пшеницы столько, что вся семья еще год эти подарки ели. И еще фигурный шоколад подарили, никто такого в жизни не видел.
 
И мама моей бабушке не особо рассказывала, потому что боялась. В семье у них было двадцать детей, но при этом их считали зажиточными. Ну, как богатые, если столько ртов, работали от заката до рассвета. Работников они нанимали, но батраков три раза в день кормили. Бабушка говорила, что все ели за одним столом с работниками. Когда люди наниматься приходили, их за стол сажали, сначала кормили. Бабушка жила у свекрови, а муж на тот момент исчез: то ли убили, бог знает, что случилось. Дети стали слабеть, и один за другим погибли. Она сама начала сохнуть, лежала, не вставала. А свекровь ее очень любила, и говорит, ты молодая, 19 лет тебе, иди ищи мужа, устраивай свою жизнь. И она вернулась к своим родителям, стала столовщицей в санатории работать, замуж и вышла.
 
– А песням казачьим бабушка учила?
 
– Момент я никогда не забуду. Собрались мы на даче отмечать бабушкин юбилей. И я начала петь, а бабушка начинает подпевать, и она плачет, обнимает меня, потом и я заплакала. Спрашиваю, бабушка, ты же все слова знаешь, почему ты нам их не пела? «Да ты что, внученька, — ответила она. — Мы же боялись это петь, боялись, кому сказать, что казаки». И тогда я поняла, что мои дети будут знать все песни, я передам им знания. И дети мои знают. Сейчас у старшего сына любимый герой — Ермак. Сам учит песни. И на казачьи танцы с удовольствием ходит. Это же духовно-нравственное развитие.

Фото: Лариса Бахмацкая / «Русская планета»
 

– А когда вы поняли, что надо по казачьим традициям жить?
 
– Бывает, что человек уже во взрослом возрасте находит своих родственников случайно. У меня такое же ощущение, когда я пришла в казачество. У меня словно почвы под ногами не было, а какое-то болото, а потом земля появилась, фундамент целый. Вся казачья культура мне очень близка, душа отзывается. Знаю, что это — мое, что настоящее. Не могу сказать, что я очень воцерковленный человек, я пришла к православию одновременно с казачеством. Мне больно читать гадости про казачью культуру, мол, присвоили себе всех полководцев. Сейчас связь прервана. Архив Донского войска, который вел все записи военных побед, имена героев, он сгорел целиком, откуда взяться этой памяти? А с Терским казачеством еще хуже история. Как Гражданская война началась, все сгинуло.
 
– Погибли в семье многие?
 
– Не то слово. Пока бабушка в колхозе работала, в 1942 году на Великую Отечественную призвали бабушкиных младших братьев. Саша хотел воевать, а Миша спрятался в подвале и не хотел в военкомат. Мать била по двери и кричала: «Выходи, гад, если ты не пойдешь, нас всех порешат из-за тебя». Он просидел три дня, и еле достали его, отправили на войну и он вскоре погиб. А письма от него приходили с фронта и начинались словами «Привет родной маме...». Его не стало на следующий день после последнего письма, которое он послал домой. Бабушка очень ждала его и верила несколько десятилетий, что он вернется, его тело нашли в 70-ые. А Саня в первом же бою во время переправы через Кубань был ранен в руку, и она всегда плетью висела.
 
Бабушкина сестра Надя работала в санаторных столовых, и перед войной познакомилась с инженером-метростроевцем, поженились. Он прошел всю войну, дошел до Берлина, и их часть там стояла уже после военных действий. Надю вызвал туда пожить. Привезли они, помню, трофейные сервизы, ковры. Но дело не в этом — заболел у нее в Германии зуб. Она пошла к немецкому стоматологу, который поставил пломбу и сказал, что гарантия — 10 лет. Прошло это время, и она приехала к бабушке в гости. Очень жаловалась на самочувствие, сильно похудела, была непривычно слабой. Сгорала буквально на глазах, ее то тошнило, то голова кружилась. И при этом у нее все время ныла челюсть. Повели ее к местному стоматологу, вскрыли пломбу, а там какая-то маленькая белая штучка. Отдали на экспертизу, а это радий. Умерла она очень быстро, и муж от горя через полгода умер.
 
– Муж у вас тоже казак?
 
– Да, Леша у меня такой, настоящий, — смеется и краснеет Наташа. — А по линии мужа тоже истории жуткие. Его бабушка вышла замуж за владельца ставропольского кожзавода. И когда их начали «кулачить», дед умер при загадочных обстоятельствах. Якобы вышел во двор, поправлял какие-то шкуры, под которыми лежало ружье, выстрелило и убило его. Она успела спрятать какие-то драгоценности, и кучер вывез ее в Тбилиси.
 
У деда моего Лехи был дом с железной крышей, а это означало, что семья не бедная. У бедных были крыши соломенные. И им красноармейцы сказали, что дом оставят, если отдадут скотину. Дед отвел животных, ночь не спал, а утром пошел все забирать назад. Соседи говорят, мол, дурак, ты смертный приговор себе подписал. В этот же день его увезли и больше его никто никогда не видел. Даже фотографии не осталось. А жену с шестерыми детьми выгнали на улицу, в ноябре-то уже морозы стояли. Без одежды, без обуви. Ходили ночевали на кошарах, побирались, и жена деда зимой умерла. Дети остались одни, продолжали на кошарах жить. И когда морозы ударили, два брата младшую сестру Ниночку положили между собой, а она не согрелась и умерла. И тогда люди побежали к председателю сельсовета, упали на колени и просили отдать детей в детский дом. Тот ответил, что кулачье отродье советская власть кормить не обязана, а тех, кто ходатайствовать будет, паровозом — в Сибирь. В итоге их раскидали по детдомам, все обзывали кулаками, били и не кормили, особенно девочку Машу. Ее даже в чулан регулярно закрывали, и она заболела чесоткой. Вместо лечения воспитатели ее мазали куриным пометом и навозом и вновь засовывали в чулан. А одна нянечка ее жалела, подкармливала и научила, мол, как комиссия придет, она ей стукнет в этот чулан, чтобы девочка стала кричать. Так и случилось, ее увидели и даже не поняли сначала, что это ребенок, а не животное. Усыновила ее хорошая бездетная семья, но почему-то переименовали: с Маши на Аню.
 
– Подозреваю, что дальше было как в мрачной немецкой сказке?
 
– Именно. Жена умерла, муж вновь привел женщину, и мачеха оказалась злая и гнобила Машу-Аню. Девочка ушла на кошары пастушкой, где и познакомилась с будущим мужем. Родила она четырех детей от него, но муж однажды пошел помочь бабе через дорогу, да там и остался. Бросил ее. И история стала ужасно повторяться. Одна этих детей тянула, а однажды пошла на колонку за водой, слышит, люди кричат: «Беги домой, с дочкой Ниночкой беда». Дома девочка открыла заслонку печи, огонь попал ей на одежду, и девочка загорелась, как факел. Вот жуткая судьба двух Ниночек: одна замерзла, другая сгорела.
 
Недавно Наташа поняла, что надо переезжать из квартиры в свой дом — так будет правильно, по-казачьему. Теперь ее семья живет в пригороде Ставрополя, у них всегда полон дом друзей, а сыновья обязательно встречают гостей народной песней и танцами.