07.03.2013 12:12 Казаки... Казаки... | |
 Казаки, казаки… Первая революция, май 1904 года. День тезоименитства Государя Императора. В Вильно, в древнем соборе, переполненном молящимися, представителями военной и гражданской власти, идет торжественная служба. Немногочисленные отряды полиции охраняют площадь перед собором и ведущие к ней узкие волнистые средневековые улицы; в городе, кроме донской казачьей конной сотни из запаса, никаких воинских частей нет - войска были распылены по громадной территории западных губерний России. Почти пустая площадь и входящие в нее улицы начали наполняться группами поляков, евреев, белорусов, украинцев и др., фабрично-заводской, крестьянской, исключительно мужской, молодой возраст. В них были вкраплены студенты, курсистки с красными повязками - они представляли командный элемент, все были возбуждены, злы. Подходящими из окраин, пригородов Вильны, толпа все уплотнялась. Попытки полиции задержать напиравших из улиц - успеха не имели, вызывали лишь брань, угрозы. Площадь, сравнительно небольшая наполнилась до отказа. Полиция сосредоточилась у трех массивных дверей собора, изготовясь к борьбе. Сначала было в собравшейся массе в несколько тысяч человек сравнительно тихо, но затем послышался какой-то неопределенный шум, как перед бурей в лесу пролетают струйки ветра, шевелящие пышные зеленые шапки деревьев… Умолкают тогда лесные жильцы, слыша предгрозовые сигналы… Шум в толпе нарастал, начали выделяться отдельные возбуждающие выкрики: «Смерть царизму, смерть опричникам, кровопийцам, грабителям… Да здравствует свобода, равенство, братство…» и много другого революционного… Особенно бесновались студенты, юркие склизкие еврейчики и курсистки; крики на разных, хотя и родственных, языках составляли дикую какафонию звуков бури: замахали палки, дубины, поблескивали револьверы, ножи. В соборе заперты изнутри крепкие запоры главных и боковых дверей, у которых собрались небольшие группы офицеров и чиновников, готовых при проломе дверей вступить в бой. Женщины истово, коленопреклоненно, молились о спасении, иные как бы предсмертно плакали. Служба не прерывалась, достигая наоборот высшего духовного напряжения - чаяния чуда. Древний, седой как лунь, архиепископ после одного из возгласов истово благославил молящихся и пророчески сказал: «Братья, сестры, молитесь, молитесь… Господь в последние страшные минуты пошлет нам чудо…». Он как бы влил успокоение, дал теплоту надежды, а глубокие, захватывающие, божественные напевы укрепляли веру в чудо… Вне Собора, в исступленном реве толпы, уже слышались револьверные выстрелы, из ближайших к собору улиц тянули длинные, тяжелые дрючки разбивать двери Собора. Полиция защелкала затворами оружия… Тяжкое, как предсмертное, томление - прощание души с телом - продолжалось недолго, почувствовалось, что борьба будет до последнего вздоха… Но пророчество архиепископа старца сбылось… На площади вдруг послышались крики: «Казаки!... Казаки!...». Казачья сотня, находившаяся у себя в казармах, получила приказ с возможной скоростью прибыть на площадь у собора. Наличность сотни только 60 казаков, остальные в окрестностях. Сотенный командир, пожилой есаул из запаса, повел отряд на рысях, но в узкой улице толпа попыталась сделать пробку и не пропустить на площадь. Есаул, приподнявшись на стременах, грозно крикнул толпе: «Сейчас же пропустить, а то прикажу прорубить шашками дорогу…». Казаки, как бы подтверждая слова командира, тоже приподнялись на стременах и взялись за эфесы шашек. Преграждавшие путь в ужасе бросились бежать к выходу на площадь, и, вклинившись в стоящую там толпу, дико заорали: «Казаки… Казаки… Офицер приказал рубить шашками…». И сгущенная но площади толпа, увидав казаков, сразу прекратила беснование, а затем с воплем ужаса, подло, трусливо, сбивая с ног друг-друга, бросалась в узкие улицы. А казаки, скромные, оторванные от мирного труда хлеборобов, выпрягшие из плуга косарки, катка часто своего старого служилого гнедка, поседлав его, ехали, куда прикажут… Спокойно, шагом, по три, помахивая плетками, выехали на площадь. Лица простые, открытые, спокойные, большинство пожилые, бородатые, на лицах нет злобы, а только удивление, что пришли тысячи убивать в святом храме молящихся, из которых больше половины женщин и детей. Магическое слово «Казаки, казаки…» стоило тысяч испытанных бойцов. Площадь быстро освобождалась. Казаки построились в две шеренги, есаул, смеясь, сказал: «Тысячный противник не принял боя с горстью казаков и трусливо сбежал…». Смеялись и казаки. И еще благодушно сказал старик-есаул: «Коли дойдет дело до плетей, то, братцы, девкам, бабенкам выставки не портите - это их счастье. Ведь смута на лице всю их жизнь испортить может». - «Слушаемся, Ваше Высокоблагородие…» отвечали казаки, а между собой, смеясь, говорили: «Знаем, знаем, как ума вставлять, учивали дома своих…». Бунтарей но площади уже не было. Есаул подвел казаков к Собору. Выравнялись. Открылись двери Собора, вышел генерал-губернатор, должностные военные и гражданские лица, за ними штатская публика, у большинства женщин лица были бледные, измученные, но ввиду счастливого конца быстро оживлялись, появлялась радость воскрешения. Есаул подъехал к вышедшему губернатору и отрапортовал: «Прибыл с шестьюдесятью нижними чинами, противник боя не принял и, струсив, сбежал». Улыбнулся генерал, подошел к казакам, поздоровался. «Здравия желаем, Ваше Превосходительство…». Поблагодарил. «Рады стараться…». Есаулу приказал оставаться с частью у собора до распоряжения. Пообещал улучшить стоянку сотни и, любезно простившись, отошел. Быстро «соборные пленники» собрали значительную сумму денег, треть дали полиции, две трети казакам. По отношению к убегшим горе-демонстрантам никаких мер разумне было предпринято, руководствуясь «что посеял, то и пожни». И действительно, два встречных человеческих безумных потока с площади с криком «Казаки, казаки, рубят шашками…» и встречное: «Долой, смерть царизму, смерть опричникам и прочее…» в узких улицах произвели страшное дело: сбивая друг друга, топтали павших, давили на смерть, калечили, безумие злобы сплелось с низостью трусости и через час-полтора живые, измятые, но могущие бежать, исчезли. В нескольких улицах остались кучи сильно искалеченных, измятых, под ними стонали умирающие. Быстро узнали окрестности о происшедшей катастрофе и много подвод родни поспешили к кучам, вытаскивали еще живых и увозили, прятали, боясь преследования властей. А городские власти собирали пострадавших и размещали по госпиталям, оставались на месте лишь мертвые. Утром разобрали их окрестности, откуда они были, а оставшийся десяток безродных был зарыт в общей могиле. Казаки стояли на площади часа три. Нашелся овес, сено, орликам, соколикам, гнедкам, а казакам хорошая еда и выпивка от спасенных ими. Есаула две красивые дамы пригласили в близкий богатый дом; уходя, он приказал вахмистру сейчас же известить его, если будет какое-либо приказание. Действительно, часа через три пришел пакет, который был немедленно передан вахмистром есаулу, сидевшему за богатым столом в окружении нарядных дам и подтянутых офицеров, чиновников. Раскрыв пакет, есаул приказал вахмистру вести казаков в казарму. Сам встал, начал благодарить хозяев, но последовал общий протест, просьба остаться еще хоть на часок, будете доставлены в экипаже на вашу квартиру. Замялся старик, начал говорить, что, мол, служба, порядок и прочее… Уговорили. Остался. Не налегали на крепкое, а слабое, приятное. Не в обиде был и вахмистр, хозяйка что-то сказала подбежавшей горничной и та, уходя с казаком из столовой, в коридоре попросила подождать и скоро выскочила из кладовки с сумкой, в которой было несколько бутылок, и, кокетливо улыбаясь, сказала, что барыня приказала передать вам эту сумочку. Умиленный вахмистр просил благодарить барыню, поручкался с хорошенькой горняхой и ушел. Конечно, на площади, его окружили казаки – все свои, браты, сваты, кумовья и другая родня, - что в мешочке? Почухал вахмистр затылок, да и сказал – мало на всех, только попробовать, ну так попробуем. Пробовали стаканчиком, умилялись, восторгались и в один голос говорили «отродясь такого не пили, да никады и пить не будем…». Жаль, жаль, но хоть память… Ну, вот, казаки в казарме, приехал в коляске командир, пошел в свою квартиру, а за ним приехавший на козлах лакей понес рогожную сумку… «Некабы шампани…» решили казаки. В дальнейшем квартирные и продовольственные условия сотни значительно улучшились, подкормились казаки и меренки, гнедки, и писали станичники домой длинные победные письма. Есаул и два его субалтерна (Субалтерн - младший офицер в роте, эскадроне, батарее) часто приглашались знатью города на богатую хлеб-соль. Тихо стало в Вильно, только собаки лают по ночам, да иногда «портной из Парижа» Иван Голубец, выйдя от друга целовальника Ивана Ивановича Цыбули, из-за закрытия заведения, согласно полицейскому часу, недопитый и не договоренный, и поэтому расстроенный, шумел на улицах, пускал сильные бранные слова по адресу революции вообще, а особенно юрким, склизким еврейчикам, «многоязычным, мутящим многие народы, а сами увидали казацкие плети, то как мыши по щелям, ни один черт из них не пропал, а те, дураки, с…чь, трусы, перекалечили, передавили друг друга и, распаляясь в еще большем гневе закричал «Бей жидов, спасай Россию». Правда, у «мосье» Голубца была старинная к евреям неприязнь на почве конкуренции по портняжному делу. Проходивший патруль не придрался, только старшой сказал: - «Правильно, но только ори потише…». Рассказал «соборный сиделец» в Вильно полковник Белявский 101-го Пермского полка, умерший в старческом доме в Шель в 1955 году. Записал Я. Богаевский. (Орган общеказачьей мысли журнал «Родимый край» № 72. Сентябрь-Октябрь 1967 года. Издатель: Донское Войсковое Объединение. 230, Av. de la Division-Leclerc, 95-Montmorency, France. Страницы 24-26). Богаевский Януарий Петрович (1884 год, станица Каменская Донской области - 20 февраля 1970 года, Париж, похоронен на кладбищн Сент-Женевьев-де-Буа). Есаул Всевеликого Войска Донского (25 августа 1921 года), литератор. Брат войскового атамана А.П. Богаевского. Участник мировой - сотник 80-го Зюнгарского калмыцкого полка и Гражданской войны - с 1920 года в 18-ом Донском казачьем полку. В 1920 году эвакуировался в Турцию, работал в транспорте английского оккупационного корпуса. Затем жил в Болгарии, переехал во Францию. Работал сельским рабочим, чернорабочим. Атаман Донского хутора в Дранси, под Парижем. Устроитель церкви вместе с В.Н. Букановским (Букановский Владимир Никонович (14 ноября 1899 года, станица Каменская Донской области - 16 ноября 1981 года, Ганьи, под Парижем, похоронен на кладбище Sillemomble). Деятель казачества и церкви. Отец Л.В. Ренар. Участник мировой и Гражданской войн. Воевал в составе армии А.И. Деникина. В 1920 году эвакуировался в Грецию, затем жил в Болгарии, Австрии, Швейцарии. Обосновался во Франции. Жил в Нормандии, после 1935 года в Париже и его окрестностях (Ганьи). Работал на заводе. Член Казачьего союза. Публиковал материалы в «Казачьем журнале». Устроитель церкви (вместе с Я.П. Богаевским) в Ганьи-Шелль, преподавал русский язык в приходской школе. С 1966 года в течение десяти лет вел кружки и занятия по русском языку в детском лагере отдыха Союза православных приходов в Нормандии) в Ганьи-Шелль (под Парижем). Автор рассказов и очерков. Публиковался в журнале «Родимый край» (1960-е года). Увлекался рисованием. | |
|
Вы могли найти эту статью по тегам: Казаки, казачество, казаки РоссииВнимание! Мнение редакции КИАЦ может не совпадать с мнением автора статьи. |
|
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |