Нелёгкое это дело....

Во.... Во...тшш-ш. Плыву .... Плыву! Ур-ра! Тихо-хо-нько, тихо.... Оп. Бр-р. Опять! Да сколько же можно! Ведь поплыл вроде. Ан нет! Опять кувыркнулся! Опять к берегу.... Стираю ладонью воду с лица, с волос. Бреду и тащу за собой байдарку. Весло всунул вовнутрь. Уж озяб. Немудрено – сбился со счёту, сколько раз кувыркнулся. Хорошо ещё, что на глубину не вылажу. Здесь на плесу возле Андреичевой усадьбы – обширная отмель. Начало глубины отмечено просветлением воды, да едва заметной зыбью, мелкой волной. На отмели часто встречаются листы лилии, под водой заметен роголистник. Ходу байдарки он казалось бы и не мешает. Однако утыкаясь веслом в такой куст теряешь с таким трудом поддерживаемое равновесие.... И опять! Бульк! Байдарка сверху. Ты – под ней, судорожно дергаешь ногами в поисках опоры. Вот. Вот, кажется зацепил ногою донный ил. Уф-ф-ф....

Заспорил с сыном. Тот начал заниматься на гребном канале греблей на байдарке. А у меня гордости! За него! Ишь как ловко! Вымахивает веслом, чешет «на всех парах», да ещё и не последний! А у самого зависть – вот бы попробовать! Вот и получилось, что забили наспор. Мол через две недели также гонять буду. Без интереса, так, на авторитет. Чтобы нос высоко не задирал. Не боги же, в конце концов, горшки обжигают!Теперь каждый вечер, после работы топаю через вертолётное поле на Дон. Здесь живёт давний приятель – Андреич. Давняя, скорее, детская мечта заставила его прикупить по-случаю, на разворовываемой в процессе приватизации спортбазе «Буревестник» по паре спортивных двоек и одиночек. Самому скоро вот уж и на пенсию, вот-вот шесьдесят стукнет – а, поди ты, хранит, бережёт, холит! Байдарки старенькие повидавшие на своем веку уйму мальчишек и девчонок. Убитые «донельзя» - однако держат и ещё долго, при надлежащем уходе, будут держать на воде желающих победить себя, земное притяжение и такую всеобнимающую, обманчивую воду. Терпеть таких вот как я, горемыка.... А сдаваться-то я не привык. Так что вперёд! Вперёд!

После обеда, в неурочный час, эдак в два, пришел к Андреичу. Дома накануне погрызся. Жизнь заела. Уйти бы куда. Потеряться. Ну, не пить же!

- Андреичь! Пойду-ка я на байдарке на взморье схожу. Погрызть-попить чего-то захватил, спички.... Короче, на две ночевки пока что планирую. А там может.... Покажет.

С неохотой, показывая своё неодобрение пожилой кузнец разводит руками, чтож поделаешь, мол, пробуй.

Так всего лишь через две неполные недели с того времени как впервые сел в спортивную байдарку я предпринял довольно продолжительный поход. Со станицы до взморья, легко сказать, тридцать девять километров! Притом, что спортивная байдарка не предназначена для длительного похода. Это болид для кратковременного, взрывного заплыва на скорость, на быстрейшее преодоление определённой дистанции. Под восторженный рёв зрителей. Под присмотром судей и тренеров.

Для подобных предпринятому походов предназначаются суда другого типа. Туристические байдарки. Широкие, тихоходные, надежные и способные нести кроме гребца его поклажу: продукты на время похода, укрытие от непогоды и всё, что берут с собой джентельмены, собираясь на несколько дней в отлучку из дому. Я же засунул в корму лодки кусок мешковины для укрытия от комаров, трёхлитровую банку с втиснутым в неё чаем, сахаром, солью, спичками. Отдельно положил кило пшена, кило картошки, шмат сала, да три луковицы.

Закусив губу, напрягшись как перед прыжком в пропасть усаживаюсь в загруженную байдарку. Два гребка веслом и ... кувырок! Благо ещё не отошел чуть глубже – дно рядом. Подставил руку, оперся на неё... Перекинувшись с провожающими Андреичем и сыном его, Петрухой, колкостями по вопросу «плавания» и «хождения». Уже расслабленной, лёгкой «походкой» пошел. Пошел. Пошлёпал. Р-раз. И-и, р-раз. Правой, левой. Вздох под руку. Левой. Левой. Вздох. Пошел!!! Пошел!!! Пошел!!!

Грудь работает размеренно, ровно, согласованно с ритмом взмахов, ударами весла о воду. Лишь взгляд выдаёт напряженность. Сосредоточенный, упертый в точку прямо по курсу, но впереди лодки на метр-два. Вот, вот.... Слегка погаланить, поскользить веслом по поверхности воды, опираясь о воду. Да, о воду, текучую, легко разрезаемую ребром лопасти весла, о воду можно опереться! Когда впервые ощущаешь надёжность, твердость воды – чувствуешь себя всемогущим. Ведь так же когда-то Христос опирался ногами на не имеющую свойства поддерживать что-то воду! В этот миг осознаёшь свою причастность к мирозданию. Ты – бог! Ты – образ и подобие Божии!

Гребки становятся продолжительней. Меньше тратится сил на поддержание равновесия. Лодка скользит, скользит..., а ты подталкиваешь, не тянешь её, протягиваешь! Вот оно! Серфинг! Вау-у-у! Лодка, сойдя с гребня волны катится, катится по её склону покуда не упрется в следующий, встречный. Несколько ударов веслом и ты опять вывел её на гребень. Удар! Другой! Лечу! Лечу!! Ле-е-чу!!!

А говорят гребля – каторжный труд. Что вы! Песня! Радость! Восторг!

Хорошо, то хорошо. Однако спина от долгого сидения в одной позе не то, что ноет – визжит! Уж и так повернешь, и эдак. То на одной половинке сидишь, то на другой. Потянешься, насколько позволяет лодка. Нагнешься, удлиняя гребок до невозможного.... Так дотянул до вечера. До Узяка. Шесть часов в пути. Неслабо.

Прошел Азов. Прошел Петровский хутор. По правому борту – редуты. По левому – длинный, невысокий обрывчик. Узяк. Это турецкое слово означает ерик. А также обозначает хутор на нём расположенный, западный пригород Азова. От сюда до Таганрогского залива Азовского моря – от силы, километров пять. По карте. Прибиваюсь к берегу. Выкарабкиваюсь вместе с байдаркой наверх. Выцарапываюсь, на коленях! Почти ползком....

Километр туда, километр туда –обтянутый выцвевшим до цвета хаки сукном покерный столик – луговина с редкими деревцами. Мозги уже прекращают своё вращение. На автомате собираю под акациями, под кустиками маслины сухие ветки, обломанные коровами. Собираю рифмованный с хутором кизяк. Спешу покудова не семнело. Фу. Успел кажется. При последних, прощальных лучах уставшего за день до больничного багрянца светила, разжигаю костерок.

До генерального пришествия комаров успел закусить сальцом, хлебнуть крепенького чайку.... Даже вздремнул, кажется, сколько-то.... Даром что вокруг ни огонька. Не смотря на близость хутора. Люди стараются не привлекать насекомых. Ночь – время москитов. Ночь на Узяке – сутки в улье с пчёлами. Добавить к этому нечего. Так наверное на Амазонке царствует пиранья. Кобло, стая, тесто из комаров и неистраченного днём оставшегося на пару дыхов, воздуха.

Мешковину накинул на весло, лодку и какую-то палку. Вся эта городьба, вместе с тлеющим кизяком должна дать возможность поспать.... Иль хоть немного отдохнуть, расслабить спину, вытянуть не работавшие днём и от этого затёкшие ноги. С надеждой устраиваюсь. Подкладываю под голову кулак....

Дулю.

Решение приходит как всегда неожиданно. Небеса помогают! Втискиваюсь в байдарку. С ногами. С головой! Укутываю горловину деки мешковиной. Прислушиваюсь. Чу! Гудят. Гудят, но не здесь. Гудежь там, на улице. Спать! Спать! Спать! Дулю!!

К тому времени воздух остыл. Вобравший за день в себя не одну цистерну воды, остыл он вмиг. Стало зябко. А ить в коконе ни вытянулся, ни повернуться, ни почесаться, ни свернуться. Это одно. Байдарка – современное судно. Сделана из современных материалов. Эпоксидной смолой пропитано формообразующее. Стеклоткань. А я в плавках. В байдарке.... Комарик. Настырный, пронырливый. Нашел таки не заткнутое мною отверстие в корме лодки. Не одному ж грызть-то меня - позвал друзей.... Всё одно к одному. Беда одна не приходит. Одно, другое, третье.

Долго ли, коротко ли – терпение кончилось, вылез из домовины, чтобы жить остаться. Покудова закипал чайничек – позевал, попугал звезды. Вон Медведицы поют кого-тось из ковшей... Вон проторенный чумачий тракт... Кассиопея. Орион. Вон туда ушло, свалилось без сил солнце. А оттудова оно скоро поднимется.... От воды слышатся чмоканье и кваканье. Восторгаться ночными песнями и трелями особого желания как-то не появляется. Зато уставшие мозги цепляются за потянувший от воды туманчик. Искренне веруя, что чмокают караси, а не русалки собираюсь.

Чайник, мешковина.... Всё. Лодка на воде. Я в лодке. Прелесть. Туман такой, что не раберёшь линии его отрыва от воды. Вода – вот она, под лодкой, под веслом... Три метра в округе – вода снизу, дальше – вода везде. Однако звезды. Там. Ясно, верх и небо – это там где звезды. Тело все-таки отдохнуло. Заняло своё место. Автоматически определило положение равновесия. Глаза стреляют на каждый вздох, чмок, плеск. ЖИЗНЬ ВЕЛИКАЯ ШТУКА. Чего только Господь не создал. И всё живёт. Думает.

Забылся. Потерялся. Пространства нет. Нет времени. Нет тела. Вижу. Наблюдаю за всем вокруг словно со стороны. Так бывало когда медитировал. Отделялся душой от материальной оболочки, летал.... Тогда был интерес к изучению вновь обретённой ипостаси. Сейчас – созерцание. Нет слова точнее. Созерцание. Совместное с зерном, истиной существование.... Слегка напряженное, пугающееся этого сосуществования состояние души.

Откуда-то потянуло едва ли свежее, скорее едва осязаемое дыхание мира материального. Разобрался куда, в какую сторону идти. Направился вниз по течению. Обозначились берега. Они здесь повыше, обрывистые. Перебрёхиваются сонные псы. Видно похожу последний перед морем хутор – Донской. Это справа. Слева должен быть лоцманский пост. Дальше – канал. И где-то там –МОРЕ.

Испугался не на шутку. И на минутку опустился на землю. Т.е. на воду. Какой-то рыбак проверяет, трусит свои сети. А я направляю лодку между его лодкой и берегом. Значит, неминуемо попадусь! Уже перед самой воображаемой опасностью, сетью приходит сознание того, что цепляться-то за не чем! И ... спокойно проплываю, скольжу по-над тенетами. И дале, дале... К морю.

В лодке освоился настолько, что чувствую себя рядовым земным пешеходом. Словно бреду как в детстве по-лесу, приближаюсь к просеке. В кронах деревьев чувствуется приближение открытого пространства. Потягивает ветерком... или, появляется сквознячёк. И вот первые признаки приближающейся прогалины – подлесок, густо застящий проход к открытому пространству. Так и вблизи моря чувствуется его дыхание.

В уже наметившейся серости, предвещающей приближение рассвета. По-над остающейся темной водой. Издалека. Откуда-то, из неизвестности. Накатывается едва заметная раскатистая волна. След самой волны. Остаток. Вначале это не оказывает никакого влияния на лодку, на её ход. Возникает лишь чувство простора, ждущего там где родилась она. Много много километров отсюда, неизвестно за сколько дней, ночей от этого мига – волна была большой, огромной... Там и сейчас бушует стихия. Гремит, сверкает.... А здесь. Вот она легонько, беззвучно скользнула подо дном лодки.... А следущая... во-он, только появляется, как ни странно, светлой полоской на темном фоне воды, в которой среди редких листьев отражаются начинающие бледнеть небесные светила. Там впереди откуда приходят вершины былых громадин темно. Там запад! Восток-то сзади!

Оглядываюсь. Вижу багровый лучик солнца. В другое время смотрел бы на него неотрываясь. В детстве ещё сказал один старик, что утреннее солнце лечит глаза. Сию не до того. Впереди открывается простор моря. Справа уплывают последние, причудливо изогнутые настырными ветрами деревья. Море. Взгляд скользит по огромному, неограниченному багетной рамкой пространству пейзажа. Вода и небо. Глаз не чувствуя границ радуется. Нет тумана. Далеко, там, очень далеко вода сливается с небом, на котором догорает самая последняя искорка... А затылок греет уже совсем проснувшееся солнце.

Я знаю то, что было раньше, что позади.... Я его уже прожил. Теперь хочу узнать, что там впереди. Какое оно МОРЕ?

 

 

КАК БРАТЬЯ НЕЗАВИСИМОСТЬ ОТСТОЯЛИ...

Атаман что-то задерживается. Мы как всегда собрались в конторе к шести вечера, в понедельник, на заседание станичного Правления. А его нет. Вот уж пол-часа сидим. А его всё нет... Ждать, ай нет? Митрич позвонил «первой леди». Николавна сказала, мол, с обеда поехал в Войско, в Войсковое Правление, и до си ни слуху, ни духу. Тем боле надо дождаться, мож, новость какую привезёт.

Разговор струится и обо всём, и ни о чём... Фёдор Кузьмич очередную байку про свою юность... Митричь – про дела в Округе... Николай Михалчь, тот завсегда про то, что, мол, ничё из этого роя ни выйдет...

...Алексей Михалыч, Табунщиков: - Ты, Коль, брось хаить движенью-та. Закон, раззакон...Реабилитация! Поди ты!!! Сами ни сделаим – ни чегошеньки не получим!

Врятли кто знаит, а я так был свидетелем того как братья наши, армяне, свою независимость защищали. И зашщитили, и отстояли. Скопом оно не токо батьку..., оно и общественные интересы токо общим упорством отстоять и возможно. Одиночка – он и есть одиночка. А коллектив... Во!... Сила!

Было это в 65 году. Работал я тогда на «Смычке», на консервном заводе. Ездил на ЗиСе, на «захаре», значит. То в Аксай – за стеклотарой, то в Багаевку – за огурцами... То по сельпо – за фруктой всякой. Несь и забыли-то, что сельпо не токо продуктами торговал в глубинных хуторах, а и принимало у житьлев тамошних всё што они сдать, обменять на промтовары могли.

В то время никто про пробки на дорогах и думать не мог. В киножурнале «Новости дня», правда, что в Америке такие бывают показывали. Да, единственное место, где машины стояли в очередь... Не в пробке, в очереди! Это была переправа через Темерничку. Мостик узенький был – не разъедешься. А дорога скрозь станицу, вдоль железки на Таганрог шла. Ну и на хутора на наши, стал быть. На Хапры, Недвиговку, ну и дальше. А строили как раз новую ТРАССУ(!) скрозь армянский Чалтырь. Который, опять же, на станичный землях расположился.

Выехали мы, значит, с Люськой-кспидиторшей, раненько в Таганрог, в порт, за кубинским сахаром. И в Калинине свернули на Чалтырь, по новой дороге прокатиться. Ну и попали...

 На взгорок перед Чалтырем въехали, чуть под гору скатились... и встали. Впереди – не знаю скок там машин собралось, но до первых домов километров пять одна к другой... И с заду подперли. Встали как в войну перед переправой чериз Вислу. Только немца в воздухе не хватает.

Короче, когда пустили нас в село ихнее, на ночлег уже, узнали мы причину стояния. Узнали от армяна, местного жителя. Возле его дома враз до зари ночевали, не схотели в ночь ехать. Люська – в кузове, благо лето. Я – на седлушке в кабине. А до сна, как раз и трепались с армянами. Вот он и объяснил всё как есть.

В 63-ем укрупнили их. Объединили с Неклиновским районом. И районное начальство от них уехало, и все службы, значит. А со службами и льготы ихние, армянские. Которые они между собой завсегда делили по-честному и довольны этим были. А тут – подчиняться кому-то, понимайшь!

Вот армянские бабы сперва за больницу, да за промтоварное снабжение... Потом, уж мужчины ихние подтянулись – за сельсовет... Дальше – больше, про возврат района к ним, обратно, в Чалтырь... И в один день победили государство. А ведь незадолго совсем в Новочеркасске наших пулемётами косили! Про то начальство и не вспомнило! Только несколько ментов из Ростова, вместе с зампредоблисполкома приехали. Да пару человек в штатском промеж нас походили, глазами постреляли... Так, опять же, не на армян! На нас косились!

Вот так в шийсятпятом году армяне отстояли свою независимость! С тех пор незыблем их район. И начальство там только ихнее, армянское. И учителя, и милиция, и все, все, все...

- А ты всё коготось винишь! То Ельцин тебе воли не давал, то Чуб не такой... Так же и татары, вон, сами у себя управляются.

Сбираемси вот на Правлению — и то дела! Так, глядишь, и депутата свово..., губернатора на трон посадим... Так, что ни хаить, дело делать надобно.