Закончила исторический факультет МГУ. Работала репортером в Ливане, Афганистане, Пакистане, Иране, Ираке, Турции, Судане, Сирии, Газе, Северном Кавказе и США. Обозреватель Russia Today, сотрудничает с "Независимой газетой", "Газетой", "Огоньком", "Русским Newsweek" и другими СМИ. 

В 1997-2002 – постоянный обозреватель "НГ-Религий", автор большого количества статей о православии и религии в современном мире.

«Россия – единственная страна в мире, которая живет будущим», — журналист Акрам Муртазаев этот тезис сформулировал, будучи в поисках главной российской беды. А получилось, что он, по сути, обозначил главное достоинство российского менталитета. Ведь многое зависит от критерия оценки.

С точки зрения логики общества потребления и идеологии либерализма, нет ни прошлого, ни будущего. Надо жить сегодняшним днем – потреблять, зарабатывать и снова потреблять.

В потребление входит все, что в нормальном обществе является регламентированным. Еда, удовольствия, развлечения, туризм, секс, обстановка, приобретения – все это покупается без потребности, но в качестве важнейшей части жизни.

Человек в этом обществе никогда не сыт и никогда не голоден. Он жаждет страстей, но получает лишь их имитацию. Для человека потребляющего хорошо то общество, которое может обеспечить ему должный уровень потребления.

Если ты не можешь держаться на высоком уровне потребления, ты – проигравший, ты не попадаешь в число избранных.

«Узнаю тебя, жизнь, принимаю, и приветствую звоном щита», — это одно из заклинаний либерального миропонимания, хотя и сформулировано поэтом, отвергнувшим все постулаты нормальной жизни.

«Я люблю тебя, жизнь, я люблю тебя снова и снова», — советская песня, которая перечеркнула, переформатировала советского человека, который наивно, но в прометеевском порыве утверждал: «Мы рождены, что б сказку сделать былью».

Русские христиане и мусульмане Кавказа, Поволжья и Сибири часто бессознательно противятся формуле земного рая в западном понимании. Для этих людей не существует искушения Фауста.

Они до конца не понимают высшего драматизма западного сознания, выраженного в словах: «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» Потому что наши люди, дореволюционные, советские и постсоветские, интуитивно принимают, что мгновение земное – ничто по сравнению с блаженством жизни будущей, в веках.

Это принципиальное отличие нашего человека от Запада и Востока – именно это качество делает нашу жизнь безбытной. Оно не позволяет нам собирать на земле и упиваться собранным богатством.

Наш человек не способен разделить восторга иудея, славящего жизнь. «Лехаим!» – никогда не станет возгласом России, потому что «да здравствует жизнь» противостоит нашей страсти к смерти – так на языке враждебного нам сознания именуется наша жажда будущего века.

Ошибается Игорь Юргенс, когда утверждает, что потребности русского человека ничем не отличаются от потребностей поляка, немца или англичанина. Конечно, любого человека можно подвергнуть вивисекции.

В сотнях американских тюрем исследуют мусульманский менталитет, чтобы приспособить половчее его к своим целям. Русского человека можно только истребить – он не может быть использован этой глобальной цивилизацией потребления. Почему?

Потому что русский человек задает русские вопросы. И все народы, находившиеся в культурном и языковом влиянии русских, задают эти же русские вопросы.

Солженицын был поражен тем, как русские люди впрягались со всей силой своей природной добросовестности в каторжную работу, когда другие искали, где бы увильнуть.

Впрягались и гибли быстро, не экономя сил, растрачивая их – ведь труд священен, пусть и подневольный. Русский человек смеется над кастой менеждеров, потому что по-русски это лишь приказчики, хоть и зажравшиеся пуще хозяев.

Не идет русский человек в общество потребления, не принимает поэзии его, потому что все это – тщета, тлен и русалочий смех.

Наши кавказцы и спустя двадцать лет после крушения СССР, на пустоши, где клацают зубами гиены, требуют справедливости, общей идеи, уважения к труду и чести рабочего человека. Им говорят: «Идите, играйте на бирже, поклонитесь золоту!» А они сидят, как орлы, на своих голых вершинах и не слышат этих прельстительных голосов.

Более точно, чем укоризна Акрама Муртазаева, и не скажешь – большинство людей в России, христиан и мусульман, живут именно надеждой на будущее – то есть на свое посмертие, угодное Всевышнему.

Эта устремленность в будущее была свойственна российским людям независимо от власти и идеологии. Секрет успеха коммунистической идеи был в том, что она ориентировала не на сиюминутное, а на будущее, не на материальное преуспевание, а на духовное преображение.

Хрущев стал первым, кто предложил вместо идеи будущего колбасу, 6 соток и квадратные метры. Недалекий человек, он забыл, что еще Толстой сформулировал, что человеку надо лишь два аршина земли – или всю ее без остатка, но не 6 соток и не 9 квадратных метров.

Этим он похоронил коммунизм. Переворот сознания 1991 года был нацелен на то, чтобы заставить наших людей жить ради денег. Упование на будущее должно быть заменено на сегодняшние хлопоты.

Россия упирается, не идет в семью народов. Она предпочитает вымирать, чем строить капиталистический рай.

В этом залог нашей инаковости по отношению к миру. Мы, христиане и мусульмане России, нашли друг друга во тьме истории, воюя друг с другом и мирясь, умирая за нашу общую неуютную и не приспособленную для простого житейского счастья землю.

Мы нашли друг друга без дискуссий о Боге, без суетливого поиска, как лучше жить нашим детям.

Нас, христиан и мусульман России, многое объединяет.

Для всего остального мира мы – неправильные христиане и неправильные мусульмане. Те, кто хочет прорваться в мир правильных, стремятся уехать. И потом рассказывают нам, оставшимся, что уехали лучшие. Теперь это называется леденящим душу понятием «отток мозгов». Звучит, конечно, устрашающе, но мало кого пугает.

Кто-то ищет места под солнцем, кто-то ищет лучшей доли на земле, успешности и сытости своим детям. Они вправе считать себя «мозгом» и даже «элитой». Уезжая, они превращаются лишь в мигрантов.

Те, кто остаются, делают это неосознанно. Гораздо реже люди продумывают, почему они уезжают, чем, почему они остаются. И только по прошествии времени можно увидеть, что лучшие оставались, сохранили, как наивысшую ценность, честь, преданность и долг.

Несут это тяжелое, несовременное, мешающее жить наследие отцов, передавая его детям, пока другие передают своим детям счета в банках и виллы.

Без понимания этого нашего внутреннего духовного строя не понять ни войн, ни революции, ни 91 года, ни ужасов нашего быта, ни величия наших свершений, ни нежелание вписываться в мировой порядок.

Не понять, почему так легко, смеясь и обливаясь слезами, мы уничтожали и умывали кровью нашу прекрасную страну столько раз.

Мы не ищем града на земле – другого объяснения нет.

Мы победили всех, кто хотел нас завоевать. Не считая тевтонов, мы дважды выиграли войну с немцами, мы победили французов, шведов и поляков, которые были приятнее, культурнее, богаче и даже житейски умнее нас. Но это мы их победили, а не они нас. И мы не предложили им нами владеть и править.

Если не понимать этого нашего устремления в будущее, то всякий анекдот про наш быт – «как бы» правда про нас. Но это просто ухмылка существ иной породы, которые страшатся нас, не понятных им.

Всякий, кто приходит нас уничтожить, умирает от жара нашей крови – так она горяча для них всех.

Жажда будущего века всегда против жажды жизни. И жажда жизни всегда хочет отменить, унизить, осмеять жажду будущего века. Нет большего антагонизма, чем противостояние этой жизни и той.

Если не понимать нашей жажды будущего века, то революция – всего лишь заурядный переворот, совершенный кучкой инородцев во имя человеконенавистнических идей. А Великая война – всего лишь ужас Сталина перед Гитлером, ужас тирана, пославшего дивизии на бессмысленную смерть. А миллионы наших людей, павших на полях сражений, — всего лишь бессмысленная жатва в состязании тиранов.

Наши враги хотят, чтобы мы именно так и думали. Чтобы мы думали, что мы – худшие, а наши павшие пали зря.

Нет, наши павшие – это часовые Страшного суда, а не покорные жертвы тиранического режима. Они умирают, на их место встают другие – в этом ужас врага, а не наш ужас, который нам пытаются внушить переписчики истории.

Это для них они уходят в небытие, утратив право на жизнь, а их кости ворошат черные трупокопатели. Для нас – они уходят к Всевышнему. И наши леса – это самые важные братские могилы, где наши часовые всегда на страже финального Суда.

У православных и у мусульман павшие на поле боя святы. Они не следуют принципу «выжить любой ценой», да еще за деньги, как это делают в армиях Запада, в самых страшных машинах перемалывания человеческих костей, подобно армии США и Израиля.

Наши люди на поле боя стяжают славу. Они у Бога до Страшного суда. Они уже оправданы. Нам, живым, еще предстоит оправдаться, еще предстоит заслужить, а они уже заслужили будущее.

На Куликовом поле все павшие – наши. И с той стороны, и с этой. Может, поэтому столько глупостей сказано и написано про Куликовскую битву: что ее не было вовсе, что поле – не то, что не за то сражались и что само сражение – квинтэссенция совокупной глупости России, ее истории и ее народов. Мы прощаем вам вашу глупость, Фоменко и Носовский, и всем вашим смешным последователям.

Ради колбасы и квадратных метров ни жить, ни умирать наш народ не готов. Тем более народ не готов класть свою жизнь на выплату по кредитным ставкам, на карьерный рост и корпоративные ценности.

Единицы из нас несут наше общее понимание сути вещей и наше упование. Большинство не знает ни смысла, ни толка, тянет лямку ежедневной круговерти, выбивается из нищеты, падает в нее, пьет, зарывает талант, разбазаривает дары духа, хочет заработать, урвать кусок жизни. Мы – люди, смертные, слабые. Но что-то есть в нас такое, что делает нас чужими в мире успеха.

Мы слабые. Но стоит нам услышать зов трубы похода или архангела, и вот мы преобразились, и снова в строю. Всевышний не оставит нас в последнем сражении.

Наступили тяжелые времена: всякое двуногое существо, умеющее печатать на компьютере, имеет свое мнение, какие мы не такие, гадкие, грязные, хуже всех, что у нас, мол, телефонов мало, и туалеты на улице, дороги не подходят их мерседесам.

Они хотят навязать нам морок ненужности и ложный дуализм, чтобы мы мучительно выбирали между красными и белыми, большевиками и коммунистами, между Сталиным и Лениным, между Востоком и Западом, между Азией и Европой, между Власовым и Жуковым, осетинами и ингушами, между советским и постсоветским, между Путиным и Медведевым.

Россия, вперед? Или назад? Учить ОПК или ДШК? Модернизация или отсталость? Нанотехнологии или блоху подковать?

И каяться, каяться за все – за царя, за революцию, за победу в 1812 и в 1945, за взятие Парижа и Берлина, за орду и за победу над ордой, за то, что им некомфортно в нашей стране, где их высшую ценность, пачки денег, с хохотом швыряет в огонь одна из самых пленительных героинь Достоевского.

Их высшая ценность – это деньги. Знаток нашей души Достоевский описал, что происходит, когда их высшую ценность бросают в огонь.

Нас хотят перевоспитать те, кто нашу инаковость по отношению к миру и его ценностям чувствует как вызов лично себе. Поэтому нам хотят преподать демократию, толерантность, марши согласных и несогласных, наших и ваших, фашистов и антифашистов, парады меньшинств и мнение большинства.

Они думают, что мы начнем бурно участвовать или столь же бурно протестовать. Но какое дело нам, уповающим на жизнь будущего века, до этой мышиной возни?

Люди, взращивающие гниль этих силков для нашего духа, полагают, что они смогут нас этим победить. Но нас нельзя победить, перевоспитать, изменить – нас можно только уничтожить. Но до последнего – потому что самый последний из нас даже китайцев обучит, как жить ради жизни будущего века, а не сегодняшнего.

Всевышний – одинок и един. Все остальное – не важно.

По-братски

Идет разговор с некой известной на Кавказе личностью. Мы рассуждаем о кавказском менталитете. По ходу разговора так получается, что нужно все время хвалить кавказский менталитет. Но в ответ кавказский менталитет нисколько не хвалит русский характер.

Извинительно – передо мной женщина. Но часто так ведут себя и кавказцы. Получается, что кавказцы уравнялись с капризными детьми: собирают похвалы, а не похвалишь, шалят.

Сидящая передо мной носительница этого менталитета жалуется на несправедливость, похищения, казнокрадство, неубранный мусор. И как-то само собой получается, что во всем виновата перед Кавказом Россия.

Не представляю, чтобы кавказская личность еще полвека назад жаловалась бы.

Вернее, мы точно знаем, когда кавказец впервые публично пожаловался. Это произошло в перестройку. Один грузинский писатель вознегодовал, что другой русский писатель Виктор Астафьев в «Ловле пескарей в Грузии» назвал грузинского мальчика толстым.

И понеслось. Вот уже и страны нет, и Астафьев умер, и русские с грузинами повоевали, и приехать в Тбилиси можно разве что через Ереван.

Другой мой собеседник все толкует, что президент Чечни обкладывает податью свой народ, чтобы платить дань президенту России. Мы встречаемся раз в полгода. И каждый раз он приносит все новые и новые слухи о вине России.

И вот уже разговор вертится вокруг темы: уезжать ли из России?

Много лет я убеждаю разных людей не уезжать. Мне кажется, что это равносильно духовной смерти – уезжать по собственному желанию из страны ради более сытой жизни. Но когда мусульманин, мечтающий о знамени ислама, нашел виноватого в России, мне кажется, что ему лучше уехать.

Старый советский анекдот. Сидят двое отъезжающих диссидентов в аэропорту. Диктор объявляет: «Делегацию ЦК КПСС просят пройти в зал отлета. Делегацию правительства… Делегацию профсоюзов…» — «Слушай, — говорит один диссидент другому, — если все они улетели, может, мы останемся?»

Добровольно покидать свою страну мало кто решится. Люди придумывают себе предлоги. Одни летят ради свободы. Другие – ради детей. Разворачивается целая драма: мол, отъезжают лучшие, идет утечка мозгов, а приезжают мигранты и гастарбайтеры, шлак людской.

Это, по меньшей мере, лукавство. Так получается, что если и удается убедить своих, что уезжают лучшие, то, когда они оказываются в другой стране, они – неминуемо худшие, мигранты, гастарбайтеры, чужаки.

Самые лучшие люди живут в стране, мои люди в моей стране – это аксиома. Не в отдельных республиках, а во всей нашей стране. Все, кто думают иначе, рано или поздно уезжают. И слава Богу.

По данным института Гэллапа (Принстон, США), в России лишь 3-4% населения задумываются об отъезде. Есть страны, где эта цифра в 10 раз выше. Мы – не страна мигрантов. Мы страна не ищущих личного блага и выгод для себя, не страна, считающая деньги и золото мерилом всех вещей. Все, кто думают иначе, уезжают.

Нет людей, которые бы хотели уезжать со своей родины, если только им не выстраивают декорации новой правильной отчизны вдали от дома.

Из России в изгнание ушли казаки-некрасовцы. Они бежали от гонений на старообрядчество. Они многократно и трагически пытались вернуться.

В Абхазии в семьях мухаджиров старухи не едят рыбу в память о том, как предки приняли решение уходить в Турцию, а их трупы по пути бросали в море.

По всему исламскому Востоку живут потомки кавказцев, ушедших в изгнание после Кавказской войны. Их вовлекали и вовлекают в самые разные программы, в том числе и в диверсионные работы против их бывших соотечественников. Их число пополняется новыми беженцами. Мало кому удается остаться вне этой ангажированности.

Первая русская эмиграция уезжала на Запад и на Восток, оглядываясь назад и повторяя слова ненавистного им Дантона, что родину нельзя унести на подошвах своих сапог. У русских плохо получается работать против своей родины.

Но заметьте: если русские не любят встречать соотечественников заграницей, то потомки кавказцев делают это с воодушевлением. Так что трудно нам уйти друг от друга и от нашей мучительной общей судьбы. Мы чужие этому миру. Поэтому строить наше общее будущее и уповать на Всевышнего нам лучше сообща и дома.