Это имя – яркая творческая страница в истории местной культуры. Талант, стиль, душа – это то, что отличает его литературные произведения. Он бережно хранит традиции и обычаи донского казачества, приумножает богатство родного языка. Сегодня в нашей «Литературной гостиной» – известный волгоградский писатель, член Высшего творческого совета Союза писателей России Евгений Александрович Кулькин.

Справка «ВП»: Евгений Кулькин занимает особое место в плеяде волгоградских писателей. Впервые читатель узнал его как поэта. Затем последовали публикации в журналах «Наш современник», «Нева», «Знамя». Из-под пера лауреата многих литературных премий Евгения Кулькина вышли десятки произведений. Среди них трилогии «Смертный грех», «Хазарань», «Обручник». В Городищенском районе имя Евгения Кулькина носит одна из сельских библиотек.

Родина не отпускает

– Евгений Александрович, вы родились в Новоаннинске, жили на Дону – это ведь оттуда, из детства, такая пронзительная любовь к малой родине?

– Да, я подолгу жил у дедушки и бабушки, среди многочисленной родни. Сколько помню себя, родина не отпускает, не растворяется во времени, а стоит перед глазами, оседает в написанных книгах. В детстве стрепет фурлыкал в наших местах чаще мотоцикла или машины… А журавли паслись, как овцы… В хуторах жили размеренно и неторопливо.

– А самые первые воспоминания?

– Они дарованы звуками родной речи, запахами степных трав, казачьими песнями, никуда не исчезли, душа бережет их, как главное богатство. В семь лет я сам окрестился. Откуда пришло ко мне это необъяснимое желание, я не знаю. Прибежал в Вознесенскую церковь в Серафимовиче, где мы тогда жили, перелез через ограду и попросил батюшку окрестить меня. Священника звали отец Евгений, как и меня, он и стал моим крестным. А крестной, помнится, была прихожанка или монашка, что присутствовала в тот момент в храме. В церкви в те безбожные времена уже не служили, но отец Евгений не отказал отроку и потом, говорили, часто вспоминал об этом, а меня одаривал при встрече пряниками и конфетами. Сейчас в этой старинной церкви настоятелем отец Александр, по фамилии Кулькин, мой однофамилец по удивительному совпадению.

– Вы ведь потомственный казак?

– Мое казачье древо – это дед по матери Ефим Филиппович Седов, присутствие которого в жизни я чувствую и сейчас. От него явилось мне ощущение неразрывной корневой связи не только с историей моего рода, о котором написана трилогия «Прощеный век», но и с историей донского казачества. Все, что было заложено в детстве, яркими вспышками освещало страницы книг «Последний день лета», «Знай обо мне все». Трагедия расказачивания коснулась не одной сотни моих близких и дальних родственников. Семьи были большие, более десятка двоюродных и троюродных братьев и сестер наезжало к бабушке летом. А сколько жило по окрестным хуторам – не сосчитать! Уцелевшие после казаки тронулись с обжитых мест, меняя имена и фамилии. Многие осели в Донбассе, пошли работать «на шахты», скрылись под землей.

Казаки никогда не предадут

– Кто ваши предки?

– Мои деды, атаманы, были известными на Дону казаками. Ефим Филиппыч четыре раза избирался атаманом в течение 16 лет. Мой дядя, Павел Седов, полный Георгиевский кавалер, не принял революцию, эмигрировал с последним пароходом из Крыма на Корсику. Казаки – люди бесшабашные, смелые во всех своих поступках. А еще – они были честными, далекими от предательства. Пойдут под пули, но не предадут.

– Почему многое в вашем творчестве посвящено и обращено к певцу «Тихого Дона» Шолохову?

– Шолохова я знал лично. Он приезжал к нам на хутор Будыльский под Серафимовичем, беседовал с дедом и моей мамой, Александрой Ефимовной, которую, как и все, звал Санярой. Ближе познакомился с ним в Михайловке, когда уже писал стихи. Он сам позвал меня на встречу. Прошло несколько лет, и снова встреча в Михайловке, когда прочитал ему свой рассказ, он спросил: «Лучше меня хочешь писать?» – «Я и сейчас лучше пишу!» – ответил я. Он рассмеялся и сказал: «Узнаю, Санярин сын!» Бывал я и в Вешенской не один раз вместе с Владимиром, двоюродным братом Марии Громославской, жены Шолохова… Знаю, что Шолохов написал великую книгу. Мы с ним в одной лодке, только гребем в разные стороны. Потому что он гребет в будущее, а я – в сторону, чтобы не говорили, что «плагиат»…

– Вы считаете, что именно Шолохов, а не Федор Крюков, написал эпопею «Тихий Дон»?

– Это я доказал всем своим творчеством. Недаром Шолоховский центр в Москве подарил мне факсимильное издание «Тихого Дона». Очень хороший писатель Федор Крюков по природе своего таланта был «рассказчиком», писал рассказы, как Чехов, и, на мой взгляд, не мог создать большой роман.

«Черпайте уроки жизни из книг»

– Как получилось, что вы написали детективы – роман «Золото ведьмы» и повесть «Черная кошка»?

– Во время войны в Михайловке и Фролово орудовала банда «Черная кошка». Получился психологический детектив, основанный на реальных событиях, за который мне дали в конце 80-х годов премию МВД СССР. А «Золото ведьмы» – это рабочий поселок Рудня, где тоже происходили совершенно невероятные вещи, я не удержался и написал книгу. Кстати, издана она была в Петрозаводске 200-тысячным тиражом, и весь тираж был реализован на кораблях. В наш регион попало очень немного книг, и сейчас они библиографическая редкость. Детектив дал мне возможность попробовать себя в ином жанре, где я не отступил от литературных правил, выработанных в течение всей жизни.

– Кто ваш читатель?

– Это тот, кто открывает книгу на первой странице и не закрывает на двадцать седьмой, кому интересен не только сюжет, но и самобытный казачий язык, на котором пишу. Профессор ВолГУ Софья Петровна Лопушанская изучала язык трилогии «Смертный грех» и издала «Словник», научный труд с результатами своего исследования. Образ моего читателя ассоциируется у меня с неожиданным для меня знакомством на одном из творческих вечеров. Этот мой читатель поведал, что когда он лежал в больнице с тяжелым заболеванием и ему чистили кость, то боль была такая сильная, что ее не унимали никакие лекарства. Но вот у него в руках оказался роман «Смертный грех», и он, читая, забыл про боль! Для меня это была высшая оценка моего творчества!

– Что посоветуете молодым писателям? Есть ли смысл в век гаджетов водить пером по бумаге?

– Почти 15 лет я был доцентом кафедры филологии издательского дела и литературного творчества ВолГУ, где преподавал студентам литературное мастерство. Им я советовал прежде всего внимательно читать книги, в них черпать уроки жизни. Человек, если он талантлив, должен отрабатывать свое пребывание на этом свете. А книги – это не вериги. Вериги – лень, которая ставит подножку каждый день. Когда-нибудь мы вспомним про перо, про связь руки с нашим мозгом, про удовольствие красивого и чистого письма! Когда пишешь рукой, то следишь за строкой. Мое мнение: гаджеты упрощают мышление.

Девушка «с челочкой»

– Ваша супруга – талантливый поэт, мама прекрасных сыновей Елизавета Иванникова. Как вы познакомились? Что укрепляет брак двух таких неординарных людей?

– Когда я жил в Рудне и работал в местной газете, то руководил литературным объединением «Березка». И однажды предметом нашего обсуждения стала только что вышедшая полоса стихотворений в газете «Молодой ленинец» со стихами юной начинающей поэтессы Елизаветы Иванниковой. И опять же, по какому-то наитию, я сказал, глядя на фотографию девушки «с челочкой»: «Она будет моей женой». Мы встретились только спустя десять лет, когда она принесла в Союз писателей новые стихи по приглашению моего друга Ивана Данилова. И уже больше не расставались. В нашем доме существует непрерывный творческий процесс: я встаю рано, только минует полночь, и работаю до утра. А Елизавета в полночь только ложится спать, ее творческое время – утро и день, когда позволит время. Я же выбираю ночь как возможность полного уединения! А укрепляет наш брак взаимная любовь, творчество и умение радоваться успехам друг друга!

– Несколько лет назад известный хирург Ренат Акчурин сделал вам операцию на сердце…

– В месяцы и дни перед операцией я писал стихи, не отрываясь от листа бумаги. Они держали меня на этом свете, их ритм поддерживал биение сердца. Они вернули мне жизнь, которую я, с позволения Бога, продолжаю. Ренат Акчурин не дал прерваться этому ритму, ему я обязан написанными после операции книгами, изданием трехтомника стихов. Мы перезваниваемся, поздравляем друг друга с тем, что я еще продолжаю кромсать жизнь пером, как он скальпелем.

– Что дает вам сегодня силы для творчества?

– Писатель – это соглядатель тех событий, которые заставили его быть неравнодушным ко всему, что творится вокруг. Мне кажется, что, живя в наше время и обладая дарованным Богом талантом, отложить в сторону перо – преступно!

– Какая книга всегда на вашем столе? Есть такая?

– Библия!

Стихи Евгения Кулькина

***

Не очень-то сладко в других ошибиться,

Но горше – в себе ошибиться самом.

Не просто влюбиться, а просто забыться,

Как лист или стриж за окном.

Попробуй себя возвернуть из безвластья,

Безверья в себя самого…

Ведь долгое счастье клянут, как ненастье,

Все те, кто имеет его.

Церковь в Севастополе

Ее стена от пуль щербата,

И потому-то мне она

Скорей напомнила солдата,

Чем храм, где Бог и тишина.

Над ней не голуби кружили,

От близких взрывов крест дрожал,

И службу скорбную служили

В ней пехотинцы двух держав.

Темнело небо утром майским,

И корчилась от ран заря,

И лбы крестил безбожно «максим»

В проем двери из алтаря.

***

Что нас долго томит,

То нас быстро утешит.

Зреет где-то гранит,

На слезах не замешан.

Мрамор где-то залег

На доступных глубинах.

Только это пролог

Нашей повести длинной.

Это только порог,

Это только зацепка,

Чтоб явился пророк

Или дедка да репка.

Похвальбою живет

Православная сказка.

Но постромки не рвет

Околевший савраска.

Но Россия в слезах,

А хотелось, чтоб в ризах.

И растет на глазах

Злое семя каприза.

И выходит на суд

Многонравное племя.

А душа, как сосуд,

Осушаемый всеми.

А душа, как побег,

И затем лишь нетленна,

Чтобы с ней человек

Расставался мгновенно…

***

Детство, Отрочество, Юность

Уместились в три строки.

Многошалость,

Многострунность,

Многодумье у реки.

Все к чему-то подверсталось,

Ссадинкою поджило.

Что-то в чем-то

Завязалось.

Только –

Не произросло.

Обнажилось то,

Что тайно

Собиралось век прожить.

И душа могла случайно

Даже подвиг совершить.

Но спешила

Шаловливо

Там отметиться,

Где впредь

Будет прятать взор стыдливо,

Чтобы встрепки не иметь.

Зрелось гордая настанет,

Старость скорбная придет.

Слезной проповедью станет

Все, что время не проймет.

***

Я горжусь своей русской фамилией,

Я казачьего имени сын.

Не терплю, чтоб в лицо мне хамили,

И не дрогну один на один.

Заглянув в глубину родословной,

Где моя бедовала родня,

Знаю я, что обидится кровно

Прапрадедушка на меня.

Коль скажу: «И фамилия ж Кулькин,

Говорят еще, правда, Кулькин,

И играют со словом в бирюльки

Доморощенные остряки».

Но, нахмурив тяжелые брови

Над холодною пасмурью глаз,

С грубоватой казачьей любовью

Поведет он о матери сказ.

Акулина осталась вдовою,

Одиношенькой, в двадцать-то лет,

Баба стала в семье «головою»,

Только с сыном держала совет.

Улыбался малютка невинно,

Он еще не умел говорить.

Но отравою горькой, полынной

Стали сладкие сплетни ходить.

Кулькой звали ее, Акулину,

А боялись-то пуще врага,

Что повяжет косой своей длинной

Казаков по рукам и ногам.

Так жила, и пахала, и жала,

И красавицей первой слыла.

Только больше детей не рожала,

Потому что без мужа была.

Кулькин сын был не тюха-матюха

И не очень-то ласковым рос.

И однажды за прозвище «Шлюхин»

Он расквасил обидчику нос.

«Воспитала волчонка!» – шипели,

Но зато не смеялись в лицо,

И теперь Акулину не смели

Обзывать непристойным словцом.

Много вихрей над Доном промчалось,

Много видел он горя и слез.

Мне фамилия Кулькин досталась,

Чтобы я ее гордо пронес.